Не помню точно в каком году – 1963 или 1964 – я, Ирина Татар, урожденная Куприянова,
с дочерью Елизаветой, летом приехала в субботу ко всенощной в Свято-Серафимовский
храм в Си Клиффе. После окончания Богослужения, выйдя из церкви, мы встретили
на паперти князя Василия Николаевича Енгалычева, Сергея Евгеньевича Борисова
(старосту) и Валентина Георгиевича Глинина (архитектора храма). Поздоровавшись с нами, князь Енгалычев обратился ко мне с просьбой: не могли ли бы мы с мужем дать концерт в пользу церкви, арфа и виолончель. Когда-то, будучи еще в Эстонии, мы с мужем устраивали такие концерты, но война, бегство, потеря арфы, выбили меня из колеи и я уже не считала себя способной провести такой концерт. Что касается моего мужа, он преподавал игру на виолончели, и постоянно принимал участие во всех лонгайлендских симфонических и камерных концертах, был в состоянии выступить, но тогда нуждался бы в платном аккомпаниаторе. Дуэт арфы с виолончелью не представлялся возможным. Мне было очень жаль отказывать князю Енгалычеву в его просьбе, и я сказала ему: «может быть у вас есть какая-нибудь другая работа, которую я могла бы сделать для церкви? Мне очень хотелось бы потрудиться в пользу церкви, так как мой отец, Виталий Васильевич Куприянов, и моя сестра, Галина Коддо, которые живут в Калгари (Канада), постоянно что-то работают, как умеют, для своей церкви, я вам честно говорю, что мне обидно, что я для своей церкви никак не тружусь».
Князь задумался и, подняв глаза на цементную арку над входом в храм, сказал как-то неопределенно: «По правде сказать, нам нужна была бы сюда мозаика...» - «Ну, так давайте, я ее сложу!» - невольно вырвалось у меня. Князь и с ним стоявшие, ничего не ответили. «У меня хватит терпения ее сложить», сказала я – «одно прошу, попросите батюшку приказать мне это сделать, потому что без палки мне трудно будет это выполнить, так как каждодневные дела, заботы, работа и жизненные условия поглощают всю энергию и время. А если будет дан приказ, то хочешь, не хочешь, а работа будет сделана... уверяю вас». Ошеломленные, даже вздрогнув, они многозначительно переглянулись... Моя откровенность была, может быть и дерзка, «мол, без палки дело не обойдется»... никто всерьез это не принял и на этом мы расстались.
Прошло некоторое время. И вот, 6 июня 1966 года, в ночь с воскресенья на понедельник, во сне я слышу голос сестры, ясный и определенный: «Не забудь, в четверг вечером съездить в церковь!» «что-нибудь случилось?» спросила я. «Нет, ничего, не забудь в четверг вечером съездить в церковь!» - «Мама больна?» - «Нет, мама здорова - не забудь, в четверг вечером съездить в церковь!»
Я проснулась со странным чувством, – что же это значит? Может быть, что-нибудь со мной случится? Никому ничего не говоря, все время думая только об этом, я стала очень внимательна ко всему меня окружающему, к самой себе и к моим поступкам; старалась быть хорошей и внимательной к нуждам окружающих и много молилась. Я старалась, как говорится, ходить пред лицем Господним и угодить Ему...
Прошел понедельник, вторник. Я жила совершенно новой жизнью и все время что-то ждала... Среда прошла уже в напряженном ожидании; настал четверг. Тревожное ожидание чего-то достигло высшего предела. Настал вечер, мне надо было ехать в церковь... но как же я поеду? Службы нет. Если я явлюсь к нашему батюшке, отцу Митрофану Зноско-Боровскому, то что же я ему скажу? - Мне во сне голос сестры повелел явиться в четверг вечером в церковь, и это все... А зачем, почему, кто знает? Да отец Митрофан посмотрит на меня как на рехнувшуюся и скажет: «Ирина Витальевна, дорогая моя, успокойтесь! Поезжайте домой, выпейте горячего чайку, примите валерьанки, да, помолившись, спокойно ложитесь спать». Думала, думала и никуда не поехала... Горько поплакав и помолившись Богу, прося Его разъяснить загадку слов сестры, я успокоилась – ведь я ослушалась лишь непонятного мне приказа сестры, а не указания свыше... Легла спать. Под утро, когда уже светало, я проснулась и снова помолилась... затем опять уснула. И вот, как будто тут, в комнате, и как если бы я не спала, ясный, отчетливый мужской голос, мне не знакомый, говорит мне: «Утром, когда встанешь, сразу пойди в банк и возьми чек на 150 долларов на имя церкви; поезжай к батюшке и скажи ему, что ты будешь делать мозаику. Было заседание, на котором обсуждалась мозаика, было решено, что это не женской руки дело. Чтобы не обидеть тебя, решили просить тебя сделать какую-нибудь тарелку, плошку... Но, ты скажешь, что ты будешь делать мозаику и дашь чек на 150 долларов, столько, приблизительно будет стоить материал. Если сделаешь мозаику и она понравится – получишь деньги назад. Если не сделаешь, деньги останутся приходу, и он ничего не потерял...» И снова, слово в слово, все это было мне повторено ясно и четко...
Я сразу проснулась. Не в состоянии описать словами той необыкновенной радости, той легкости, того огромного счастья, которые наполнили меня. Я еле дождалась девяти часов, когдa открывался банк, взяла чек, и вместо четверга вечером, помчалась в пятницу утром к батюшке, отцу Митрофану, в Си Клифф и не с пустыми руками, а с таким несказанным богатством! Слова сестры поблекли и нашли объяснение: через них, по воле Вышнего, началось приготовление меня к серьезному восприятию такого необычного и такого необходимого мне для работы приказа. Батюшка приказал! Отец Митрофан сам открыл мне дверь, и я отрапортовала ему все точно как было, начиная с голоса сестры, что было со мною в течение четырех дней, как вчера вечером, в четверг, мысленно представляя свое явление к нему ни с чем, решила не ехать, вместо этого горячо со слезами молилась, и вот с какой мыслей являюсь теперь к нему – «..вот мой чек – залог на 150 долларов, я буду делать мозаику!»
Батюшка долго, молча и серьезно смотрел на меня, потом сказал: «Ирина Витальевна, это чудо! Пойдемте в церковь, я отслужу молебен, и благословлю вас на работу. Точно так и было – вот тут сидел князь – и он указал на стул, на котором я сидела – и мы обсуждали мозаику...»
Так, неожиданно, я получила настоящий, безоговорочный приказ, и какой приказ! Каким чудесным и необычным образом мне данный! Кто был бы в состоянии не быть потрясенным, пережив что-либо подобное? В один момент все мое нутро и я сама изменились; все поблекло и стало неважным. Я горела желанием исполнить сей приказ - и смею сказать – свыше!
С благословения батюшки и с молитвою, радостно и вдохновенно принялась за работу. По совету батюшки позвонила по телефону В. Г. Глинину, и попросила дать мне указания относительно рисунка и содержания мозаики. Он дал мне определенный план: в середине должен быть образ Преподобного Серафима, а вокруг орнамент, гармонирующий с внутренней резьбой в храме. Я взяла десять дней отпуска с работы, сделала цветными карандашами рисунок предполагаемой мозаики и представила его архитектору на утверждение. Валентин Георгиевич остался доволен, и я стала ездить по магазинам Нью-Йорка, в поисках материала. Ничего не найдя подходящего, но получив адреса фабрик в Италии, послала им письма с просьбой прислать мне каталог цветов и условия продажи. Большинство фабрик продавало не меньше десяти килограммов каждого цвета. И вот, одна из фабрик в Венеции, фирма Орсони, сразу же прислал мне каталог цветов с указанием, что она продает не меньше одного килограмма каждого цвета, как раз то, что мне было нужно. Набрав побольше оттенков, послала им заказ, и через три – четыре месяца получила извещение, что бочонок с камешками находится в Нью- Йоркской таможне. Отец Митрофан и я поехали за ними. Весь материал, с пошлиной, стоил 146 долларов, а мой чек-залог был на 150 долларов!
Теперь появились новые затруднения, ибо это была моя первая работа по мозаике и ее техника мне была совершенно не знакома. Спрашивала кого только могла и, в конце концов, впала в уныние – никто не давал исчерпывающих ответов... В общем, получив щипцы, колун и приблизительные указания с чего начать, помолившись, принялась за работу. Время шло. Сделав первую боковую часть, принялась за вторую. Было трудно соблюдать тождество между ними. Когда обе боковые стороны были окончены, пригласила архитектора В. Г. Глиниа посмотреть на мою работу. Он остался доволен и сказал: «Делайте образ тоже». Сначала он предполагал поручить эту часть работы специалисту – не знаю кому. Это меня сильно смутило, так как я не считала себя в силе это сделать.
В это время нам пришлось переезжать из Лонг Бича в Джамейку. Когда я стала двигать деревянные панели с уложенными в рисунок камешками, я с ужасом обнаружила, что от сырости все камешки предполагаемой мозаики, свободно двигались по бумаге, на которой был сделан рисунок, и к которой я их приклеивала клейстером (вода и мука). Трудно описать мой ужас, когда я поняла, что весь мой выложенный рисунок нельзя было двигать, и, стало быть, нельзя было наклеить на стену, как это обычно делается. Перевезла мозаику все же так: взяла большие купальные полотенца, накрыла ими камешки и, положив сверху вторую такую же панель (деревянную), крепко завинтила струбцинками по четырем углам, зажав камешки. Ни один камушек не сдвинулся с места.
Между тем, люди уже начали меня спрашивать: «Ну, как подвигается мозаика? Когда будет готово?» Я отвечала самым спокойным тоном: «спасибо, подвигается, скоро будет», а сама знала, что у меня ее фактически не было, была только груда камней пока еще сложенных в рисунок... Часто ночью я с ужасом просыпалась, покрытая холодным потом – что делать? Вся надежда была на то, что если был мне такой приказ свыше, то значит, терпеливо доводи свою долю работы до конца, а когда нужно будет, помощь придет, Господь Бог поможет.
Так как клейстер не действовал, то складывала лик, уже не пользуясь клейстером, не загадывая вперед, как камешки будут наложены на стену. Только одно меня заботило – лик должен быть достоин лика Преподобного Серафима. Мне нужно было, чтобы моя комбинация камешков выражала бы одухотворенность, ум, строгость и доброту.
Я была уверена – моей работе не суждено украсить наш храм... В ушах звучали слова: «Если сделаешь работу и она понравится, получишь чек назад, а если нет, деньги останутся приходу и он ничего не потерял...» У меня был шанс, и кончить работу и не кончить...
Был май 1969 года. Муж, как музыкант, играл в квартете, в котором участвовал и его друг, Иорген Изаксен, скрипач (датчанин), в частности почитатель моих работ. Была как раз назначена репетиция квартета у нас. Конечно, я ему показала свою работу и сказала, что она никуда не годна, так как ее невозможно двигать с места... Между прочим, раз, когда мы с мужем были у них, я им рассказала как возникла мозаика, и как мне было велено с в ы ш е ее сделать. Он с женой отнеслись к этому очень внимательно и благоговейно. Господин Изаксен смотрел на мою работу и думал, затем сказал: «Невозможно, чтобы эта работа пропала даром. Доверьте мне ее наложить на стену» - «но как же?» спросила я. «У вас пять частей, и я вылью пять цементных плит из их, и уже готовые плиты наложу на стену». Я была вне себя от счастья; камень, который давил меня, исчез, - помощь пришла, когда ей должно было прийти, когда понадобилась сильная «мужская рука».
Так же, как я перевезла камешки из Лонг Бича в Джамейку, таким же образом перевезла их в дом Изаксен, где уже была помощницей и наблюдала как с любовью, исключительно добросовестно и терпеливо, он отливал прочные плиты настоящей, законченной мозаики с идеальной поверхностью. Каждая плита в ¾ дюйма толщины. Кроме того, внутри проложена сетка. Таким образом, эти плиты, теперь уже наложенные на стену, могли бы быть снова отделены и, если нужно, перенесены в другое место. Две недели господин Изаксен работал по очереди над ними, проверяя их день и ночь, чтобы они не покоробились и чтобы швы сошлись с максимальной точностью. Без его помощи моя работа никогда не была бы там, где она сейчас находится.
Был конец июня 1969 года. Наконец настал долгожданный день, когда господин Изаксен, с помощью моего мужа, Кирилла Ивановича Татар, все пять плит окончательно прикрепил к стене храма, посвященного Преподобному Серафиму Саровскому в Си Клиффе, Нью-Йоркского штата, Американских Соединенных Штатов.
Я ничем не помогала, только смотрела, незаметно крестясь, чувствуя себя счастливейшей из счастливейших.